www.artchronika.ru/number.asp?idnumber=29&year=... - статья "Художник как менеджер"
Группа «Танатос Банионис»: «Главным для нас критерием была здоровая печень»Эксклюзивное интервью загадочных художников — номинантов премии Кандинского-2008
Танатос Банионис
Из проекта Божественный ветер. 2008 «Танатос Банионис» — вероятно, самый загадочный проект в современном русском искусстве: имена конкретных художников, скрытых за этим каламбурным псевдонимом, неизвестны. Как вообще мало что известно о деятельности группы (собственно, и известно только то, что это группа). Премьера «Танатоса Баниониса» состоялась на прошлогодней «Арт Москве» на стенде галереи «Триумф», затем он вошел в лонг-лист премии Кандинского-2008. В марте «Танатос Банионис» представит свой третий и самый мощный проект — мультимедийную инсталляцию «Божественный ветер» (именно так переводится слово «камикадзе»): видео, фотографии и спины пятерых женщин, полностью покрытые татуировками на самурайские темы. Накануне вернисажа «Танатос Банионис» дал свое первое эксклюзивное интервью. Только — «Артхронике», отказав всем остальным.
Ревитализированный завод на старой промышленной окраине Москвы, железные ворота, охрана. Большая зала с бетонным полом, полумрак, три человека во всем черном. Разговор постоянно перемежается черными шуточками вроде «Палач взял халтуру на дом». Корреспондент «Артхроники» (имени его, соблюдая предложенный «Танатосом Банионисом» конспирологический дискурс, называть не будем) в ярком оранжевом свитере чувствовал себя не совсем уютно.
В: С чего вдруг тема камикадзе — в Москве, в 2009 году?О: Это один из наиболее ярких военно-мистических, военно-духовных феноменов за всю историю человечества. Его все знают, но не очень изображают. В силу сложности постижения. С другой стороны, наиболее ритуализированной культурой до сих пор является японская, а искусство — это всегда ритуал. Наш проект не только про камикадзе как таковых, но и про память, про долг, про путь, про выбор, который человек делает в предельных обстоятельствах.
В: А зачем надо было татуировать девушек? Почему нельзя было сделать просто видео или написать картину?О: Тогда это было бы враньем! Мы же хотели создать ритуальное действо — нанесение изображений малых богов на спины живых людей. А женская спина — красивее мужской, эпилированной.
В: Почему девушек именно пять?
читать дальше
О: Очень просто: состав обычного звена летчиков-камикадзе — это пять самолетов: три собственно камикадзе и два — прикрытие. Уже в первые месяцы применения камикадзе стало ясно, что никто не знает, кто долетит, поэтому они перестали делиться на камикадзе и прикрытие. Но классическая компоновка звена — пять самолетов — сохранилась.
В: Вы уподобляете девушек камикадзе — они перед операцией, подобно камикадзе, даже выпивают чашку саке…
О: Это ритуал, который перекликается с ритуалом камикадзе. Это жертва, на которую и те, и другие пошли добровольно. Знаете, как люди зачислялись в отряды камикадзе? Им давали клочки бумаги, на которых они просто должны были расписаться…
В: Почему художник «Танатос Банионис» постоянно обращается к военным темам?
О: Это пока… Существуют предельные состояния человека. Человек легче всего проявляет себя в войне и в любви.
В: Так почему не любовь?
О: А как же любовь к родине? Пока война. В «Божественном ветре» мы используем язык войны, но говорим о друге, чести, пути и о ритуале как инструменте выбора пути. Война ведь, пожалуй, — главный ритуал в истории человечества.
В: Откуда такой интерес к ритуалу?
О: Искусство — это ритуал. Все началось 70 тысяч лет назад, когда на прямоугольном бруске охры то, что было тогда человеком, вырезало поперечные полоски. Через 35 тысяч лет после этого не пошедший на охоту инвалид, женщина или ребенок нарисовали на стене первую лошадку и заклинали нечто высшее — это был ритуал и это было искусство. С тех пор ничего не изменилось.
В: В современном искусстве ритуала мало?
О: Наоборот, много. Просто он завуалирован, спрятан, как и все смыслы. Если художник не является посредником между высшей волей и своими соплеменниками в широком смысле этого слова, он не выполняет свою функцию.
В: В таком случае немногие из современных художников выполняют свою функцию… А вы, получается, взяли на себя миссию вернуть искусство к истокам?
О: Да ничего мы на себя не брали! Мы просто это осознали. У нас свой путь — он лежит через ритуал, через его воспроизведение, через его анализ, через создание его симулякров, как говорит французская либеральная школа, и через игру с нарративом и когнитивными метафорами.
В: Неплохо сказано… А девушек-то не жалко?
О: Наоборот. Такие красотки получились! Они сильно изменились, у них лица другие стали. Потом мы, будучи все-таки людьми гуманными, честно им объясняли, как это будет. Мы рассказывали, что они носят на себе и какая ответственность на них лежит. Каждая сама выбирала рисунок, они знали всё, все имена, мы им читали письма летчиков-камикадзе. Мы их месяц готовили. Потом мы на них смотрели, советовались с врачами, с психологами. Но главным для нас критерием была здоровая печень.
В: Почему?
О: Потому что когда ты наносишь татуировку, то в кровь через лимфатические системы попадает достаточно много инородного вещества, которое должна переработать печень. Кожа — это фильтр. Знаете эти классические истории про томные обмороки в XVIII веке? Во-первых, был перетянут корсет, во-вторых, дамы были запудрены наглухо. Кожная асфиксия.
В: Зачем надо было весь процесс производства обставлять так секретно и милитари? Все в черной униформе, с самурайскими мечами…
О: Это ритуал, это храмовое служение. Все, кто приходил в помещение, переодевались в гостевые комбинезоны. Что касается меча, то с мечом был только один — это его меч, он с ним не расстается. Но были и практические резоны: самая страшная проблема при таких площадях, покрываемых татуировкой, — это сепсис. Поэтому строжайшая дезинфекция, замкнутое пространство, кварцевые лампы…
В: Посторонних не было? Я бы мог присутствовать?
О: Могли бы, если бы мы вас позвали. Переоделись бы…
В: И я автоматически стал бы членом группы?
О: В том-то и дело!
В: Вы будете проверять сохранность работ?
О: У нас есть специальный человек, который находится с девушками в контакте. Раз в неделю. Мы точно знаем, что с ними происходит, у нас сложились с ними хорошие отношения. Такой псевдостокгольмский синдром…
В: Естественный вопрос: Вим Дельвуа? Он-то пораньше вас стал делать татуировки как произведения искусства.
О: Все всё делают. Мы не знаем, как он делает. Знаем, что одна свинья у него умерла. Бедняга. Наши все живы. То, что он делает, — карты, деньги, два ствола, такая криминальная марсельская татуировочка. Какая в этом идея? Ну татуированный хряк. Ну и что? Мы этих татуированных хряков в человеческом облике видим каждый день. Свинья согласия татуировать себя не давала! Свинья не знает, что у нее на спине, и знать не может! Кроме того, свинья не обладает бессмертной душой, а человек обладает! У нас законченная история, драматургия, символика, ритуал. А он, во что он свинью превращал? Да ни во что! Дальше можно не распространяться. Проехали эту часть: в Брюсселе нет остановки. Переехали к Мэтью Барни…
В: Его искусство как раз про ритуал.
О: Во! В Drawing Restraint конкретный японский ритуал. Слава Мэтью Барни! Но мы не следовали ритуалу буквально, мы создавали некий свой ритуал, базировавшийся на знании того ритуала. Мы старались, чтобы проект не выглядел этнографическим, псевдояпонским.
В: Про «Танатоса Баниониса». Почему вы назвали себя именно так?
О: Имя было придумано очень быстро. Мы любим Донатаса Баниониса в «Солярисе» и, конечно, в «Мертвом сезоне». Мы считаем его одним из главных лиц советского кинематографа. Абсолютно грандиозный актер! Ну и игра букв «Танатос — Донатос». Если вдруг он возразит, то останется «Танатос Б.», «Танатос Ц.», «Танатос Е.» и так далее по списку витаминов.
В: Вы не называете ваших имен. В отличие от группы «Синие носы» или ПГ никто не знает, кто входит в «Танатоса Баниониса».
О: А нам зачем? У нас у всех своя жизнь помимо этого.
В: Что же такое «Танатос Банионис»?
О: Это собирательный образ. Это объединение разных людей, так или иначе принадлежащих к миру искусства и кино, которые, кроме того, являются старинными друзьями или приятелями. Мы решили объединиться для некоего общего коллективного высказывания.
В: Сколь вас?
О: Нас много. Базово нас четверо. Дальше может быть сколько угоднО: сколько людей согласится носить форму иностранного легиона, столько и служит в иностранном легионе. Над «Божественным ветром» в общей сложности работали 30 человек. Внутри группы мы различаемся по порядковым номерам: чем выше порядковый номер, тем больше у человека ответственности.
В: Татуировки у всех есть?
О: Нет, у одного. Есть и другие достойные мужчины вещи — пулевые ранения, ножевые раны.
В: Как вы работаете?
О: У кого-то возникает некоторая идея, он тут же бежит к другим, иногда слышит: «Да ну…», а иногда: «Клево, сделаем». И поехали. Дальше включается обычная история менеджмента — бюджеты, сметы, деньги…
В: Зачем понадобилось выдумывать художника, почему нельзя было заказать работу действующему художнику?
О: А где же свой путь? Нельзя нанять шаманов камлать за тебя. Только сам! Своей кровью! Иначе им сработает, а тебе — нет.
В: Раз вы все занимаетесь чем-то другим, получается, что «Танатос Банионис» — это хобби?
О: Конечно, это отдушина, это хобби. Но такое зрелое хобби. Знаете, бывают очень дорогие хобби — например, полеты на боевых истребителях, или профессиональное кладоискательство, или гонки на океанских яхтах. И есть такое хобби — искусство! Это наша потребность. Мы все вместе осознали необходимость служения.
В: Почему?
О: Приходит время.
В: Возраст? (Средний возраст группы — 40 лет. — «Артхроника»).
О: Нет, просто в воздухе сейчас растворено очень много жуткого. Хочется этому противостоять. Насколько можем. Мы это воспринимаем как служение, как епитимью, как прививку от пошлости. Если мы решили выставляться на публике, значит, мы уверены, что это послужит кому-то еще.
В: Вы прямо как Олег Кулик: у вас ритуал и служение, у него — литургия…
О: Он на правильном пути, в правильных местах бывает — Тибет, Гималаи, Северная Индия. Мы там тоже бываем.
В: А не было такогО: давайте забабахаем что-нибудь..?
О: «Давайте забабахаем казака в шароварах шириной в Черное море» — такой подход может длиться минут пятнадцать, дальше эйфория проходит. Дальше мы садимся и считаем: сколько будут стоить шаровары шириной в Черное море. И от «забабахаем» остается только рациональное зерно.
В: Но это чисто продюсерская, менеджерская работа…
О: Но ведь современное искусство — это вообще менеджмент.
В: Читайте журнал «Артхроника»! (См. «Художник как менеджер», № 4, 2008.)
О: А мы и читаем… И спасибо вам, что просветили серых и убогих. Мы-то думали, что это все творение. Ни хрена — это менеджмент! Художник — это менеджер, отлично разбирающийся в технологиях, знающий, что почем, понимающий, сколько можно вложить в проект, сколько из него можно выжать. Посмотрите на Деймиана Херста…
В: Но Херст из художника превратился в менеджера, а «Танатос Банионис» — из менеджера в художника.
О: Менеджмент — важная вещь. Причем это не просто менеджмент как наука, это — менеджмент собственного времени, сил и средств, это концентрация, это стратегия, это гибкость, это возможность отступить, это учет чужих интересов, это комплекс мероприятий, как выражаются у нас в МВД.
В: Появление нового художника, да еще с такими мощными и дорогостоящими проектами, всегда воспринимается арт-миром в штыки. Вы осуществляете интервенцию в зону современного искусства?
О: Какие из нас интервенты! Это просто наше высказывание.
В: Тем не менее кажется, что творчество «Танатоса Баниониса» идет вразрез с теми практиками и стратегиями, которые приняты в нашем арт-сообществе.
О: А мы не знаем, что принято у нас. Мы знаем, что принято в мире. Если бы эти практики приводили к большим серьезным прорывам современного русского искусства в мире, мы бы с ними считались. А поскольку этого не происходит, все это носит характер некоего междусобойчика, когда каждый тянет на себя это крошечное лоскутное одеялко. Это — тарелка с супом, одна на всех, и в ней одна на всех ложка. И это один и тот же суп, прогорклый и невкусный, когда-то сваренный стариком Соросом из гнилой брюссельской капусты… Мы лучше будем считаться с орфическими практиками, с молитвенными практиками коптских христиан, с ацтекскими практиками. Мы не очень боимся стаи, потому что мы сами стая. Мы не очень боимся банды, потому что мы сами банда.статья взята с сайта
журнала АртХроника напамять))
